Вершинин Лев - Ущелье Трёх Камней
Лев ВЕРШИНИН
УЩЕЛЬЕ ТРЕХ КАМНЕЙ
Маргарите...
Тупое рыло "льюиса" слегка качнулось и застыло. Теперь, укрывшись за
тремя большими красноватыми камнями, плотно перегородившими тропу, стрелок
мог держать вход в ущелье под обстрелом хоть до ночи, благо патронов
хватало. Арам Овсепян погладил вороненый ствол и слегка усмехнулся. Не
нужно волноваться: от зажатой злости руки дрожат. А сбивать прицел совсем
ни к чему.
Впервые за много дней ничто не мешало спокойно отдохнуть. Разве что
пыль. Черная корка стянула потрескавшиеся губы, постоянно подталкивая
отвинтить крышку фляги и сполоснуть рот. Но в этом не было смысла: сгусток
в горле на миг отступит, чтобы тотчас вновь подкатиться к гортани. Да и
воду следовало экономить. Что ж, пыль не пуля - стерпеть можно. В Ливии
бывало хуже: мельчайший, почти мучной песок висел повсюду, забивал глаза,
кровавым кашлем рвал легкие. И воду там подвозили лишь раз в три дня.
Ливия... Овсепян отчетливо услышал гул темно-синего прибоя,
накатывающегося от горизонта и вгрызающегося в желтый песчаный берег. То и
дело шум волн гас в коротком громе, а спустя мгновение за спиной Овсепяна,
там где еще огрызалась в сторону моря батарея, взбухали высокие,
распадающиеся в воздухе столбы. Итальянские крейсера стояли совсем близко
от побережья, развернув элегантные, сияющие под ярким солнцем башни, и
бортовые орудия с методичностью метрономов выплевывали оранжево-черные
клубы. Прикрытые артогнем, к берегу шли вельботы, быстро увеличиваясь в
размерах: уже ясно можно было различить вертикальные полосы на кормовых
флагштоках. Люди с винтовками прыгали прямо в буруны - многие уже не
вставали из пены. "Льюис", вот такой же, выталкивал короткие злобные
очереди, вырубая экипажи вельботов, и Овсепяну не удавалось даже перевести
дыхание, на миг оторвавшись от прицела.
Удержать форпост было невозможно. Это поняли даже темные новобранцы
из недавнего пополнения. И потому они разбежались, спасая себя. Но это
были турки, и им можно было заботиться о своей жизни. Овсепяну бежать было
некуда. Побеги он - и майор Вахид Торлак скажет наконец давно
приготовленную фразу: "Ну что ж, господа, армянин есть армянин!". Да,
именно так скажет он в офицерском собрании, уже не опасаясь, что капитан
Овсепян ответит ему пощечиной...
Солдаты в маленьких шляпах с петушиными перьями бежали, увязая в
песке, на ходу стреляя из многозарядных винтовок, пляж был покрыт тихими
бугорками в мундирах аскеров Его Величества Султана; оборона на этом
участке триполитанского побережья пала... но пулемет передового расчета
косил наступавших до тех пор, пока не щелкнул, выкинув последнюю гильзу,
рубчатый диск. А потом победители окружили умолкшую огневую точку и один
из них, ошеломленно глядя на кипарисовый крестик, выбившийся из-под ворота
офицерского кителя, спросил на подпорченном французском: "Вы...
христианин?!".
В дни плена итальянцы были весьма корректны с храбрым османским
офицером. Отдельная каюта. Хороший паек. Вежливая охрана. И все-таки Арам
Овсепян ощущал себя неким монстром, на которого случайные прохожие
оглядываются с любопытством и даже определенной долей брезгливости.
Полностью скрыть ее не мог даже судовой капеллан, шумный неаполитанец,
интересовавшийся судьбами христиан Востока. Овсепян, впрочем, не обижался.
Над миром расцветает двадцатый век; пусть не все еще поняли, что на смену
старым понятиям идут новые, но в такое время каждый должен быть на своем
месте. А для Арама таким местом была армия.
Яс